Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

«Если рядом нет близких людей, то ты вроде зомби!»
народная американская мудрость, хыхыхы

Название: «Отчаянные времена»
Автор: Minati
Бета:  Rilar ты мастерски поднимаешь настроение)))
Фэндом: «Добро пожаловать в Zомбилэнд» ("Zombieland")
Жанр: юмор, стеб; слэш
Пейринг: Коламбус/Таллахасси
Рейтинг: R (исключительно за мат)
Размер и статус: мини, закончен
Саммари: Коламбусу хочется трахаться, а кроме Таллахасси рядом — никого…
Примечание: недавно села пересматривать любимые фильмы, а если точнее, то "Зомбиленд", и меня накрыло Не знаю, каким образом поперло это Кстати, можно сказать, что здесь кроссовер с одним известным фильмом про зомби.
Дисклеймер: Человек человеку волк, а зомби зомби зомби (с).

первая часть из цикла; вторая – «Её звали Дороти»




*******
Беда в том, что Коламбус не гей.

Это точно, ведь ему нравились девушки, их грудь, и талия, и запах, нравилось чувствовать себя сильным и грозным, быть защитником в трудную минуту от всех опасностей — рыцарем в заплесневевших доспехах для какой-нибудь попавшей в беду Дульсинеи. Нравилось вести в поцелуе, прижиматься к тоненькой девичьей фигуре и гладить волосы за ухом, которые казались невероятно шелковистыми.

Все началось с того, что Вичита с Литл-Рок в очередной раз сбежали за гребаным, мать его, белым кроликом, который должен был привести их в Страну Чудес — ну, по крайней мере, примерно это слышалось из окна уносящегося вдаль джипа. И хоть в этот раз они не украли оружие, не угнали хаммер Таллахасси и даже перед побегом заботливо вынули из салона чемодан Коламбуса, осадок остался неприятным. Новая тачка нашлась на удивление быстро, словно бы седан нарочно поджидал их посреди дороги на перекрестке, причем бензобак был залит полностью, а брызги крови бывшего, по всей видимости, хозяина, на двери удалось отмыть спустя какой-то жалкий час — словом, серьезных последствий практически не было.

Только вот Коламбус остро ощутил, что значит, когда тебя предают во второй раз. Еще в школьную пору он однажды страдал почти также сильно, как сейчас — в тот раз Коламбус резался в Варкрафт и почти-почти установил личный рекорд по прохождению компьютерных игр, но заглянувшая в комнату мать, раззадоренная ссорой с отцом, вдруг выдернула шнур из сети и разоралась на тему «какое нынче поколение бестолковое пошло».
И Таллахасси тоже злился, он на неделю отложил из-за депрессии свое любимое развлечение в виде убийства мертвяков садовыми ножницами, которые угрюмо валялись в багажнике, дожидаясь своего звездного часа, и расстреливал всех тварей на подходе — скучно и примитивно, а ведь Коламбус привык ждать от него чуть ли не представления грандиозного масштаба.

Таким образом, после исчезновения Вичиты вполне естественно, что Коламбусу постоянно хотелось трахаться, это нормальное желание в девятнадцатилетнем возрасте, да только выбора большего-то и не существовало. Его первая и, по всей видимости, последняя подружка растворилась в закате, правая рука была стерта чуть ли не до мозолей, а каждую минуту порнушки, которой он пытался себя стимулировать все это время, Коламбус мог уже сам воспроизвести в лицах со звуковой дорожкой. Телки в «Плейбое» не привлекали, а телки, которые двигались на улице — тем более.

Конечно, когда любовница рычит и царапается от зашкаливающих эмоций — это говорит о страстной натуре, но желательно, чтобы в то же время в ее рацион входил, например, шпинат и сельдерей, сырные палочки и чипсы Лейз, а не человечина, и ее не тошнило непонятной серо-зеленой жижей прямо на тебя.

Кроме того, вскоре после очередного исчезновения сумасбродных сестричек, в одном из городов им впервые попалась троица живых и незараженных американцев, в которой негласным лидером выступала симпатичная блондинка с третьим размером груди — Лиз. Ее друзья, Шон и Эд, самые настоящие придурки, даже по мнению Коламбуса, шумно обрадовались знакомству, причем второй сразу продемонстрировал свое умение показывать орангутанга в качестве козырной фишки. Лиз и Шон устало переглянулись, а Таллахасси, придя в себя через пять минут после этой пантомимы, с ласковой улыбкой пообещал, что если Эд не прекратит, то в следующую минуту окажется закопанным в землю, посыпанным солью и сожженным. Толстяк Эд благоразумно прекратил, но тут же начал нудно болтать о песнях Дайр Стрейтс и опере «Голубой понедельник», что в итоге Таллахасси все равно вспылил.

Признаться, смотреть на бурлящего негодованием Таллахасси, как и отмечать блестящие речевые обороты, коими тот награждал неудачливого собеседника, было довольно увлекательно, особенно если учитывать, что гнев направлен не на Коламбуса.

Лиз ему понравилось сразу, ведь именно благодаря ей небольшая команда смогла выжить в Зомбиленде, несмотря на постоянные споры и минимальное количество оружия, и потому он усиленно улыбался и вспоминал шутки, которые успел придумать, давным-давно представляя встречу с девушкой своей мечты. То есть, Вичите Коламбус конечно уже их все пересказал, но Лиз же об этом не знала, верно? Таллахасси лишь хмыкал и не вмешивался: по какой-то причине он невзлюбил новую знакомую, хотя та и обладала легким нравом, приятным смехом и… да, большой, красивой грудью, на которую Коламбус старался пялиться не столь явно.

Наверное, разница в возрасте Коламбуса бы не смутила, но вскоре он понял, что Лиз занята и бесконечно сильно влюблена. В Шона. Мужчина вызывал двойственные чувства: с одной стороны можно было без труда найти с ним общие темы для разговоров, а с другой слишком часто казалось, что все реплики собеседника он пропускал мимо ушей. Эд же вообще ходячее нарушение правил выживания в Зомбиленде, составленные Коламбусом: вес свыше двухсот фунтов и вместе с тем по-прежнему циркулировавшая кровь в его покрытом жировыми отложениями теле и довольный, живой вид.

Впрочем, долго пообщаться не удалось: каждая группа направлялась в свою сторону и не хотела задерживаться, поэтому спустя некоторое время Лиз тепло с ними распрощалась и даже поцеловала в щеки на прощание. Шон топтался рядом с ней, приобнимая ее за плечо, пока Эд набирал гору сухариков и банок пива в ближайшем супермаркете и перетаскивал награбленное в машину, и, увы, не позволил воспользоваться шансом на ответную реакцию.

Коламбус, наблюдая за отъезжающим фордом, прислонившись к капоту их с Таллахасси седану, отмечал, что у него входило в привычку именно так расставаться с девушками, которые ему нравились.

Дальше дни потекли ровно, как асфальтовая лента, по которой двое сирот Зомбиленда ехали без остановок. Цели, как таковой больше не было, но оставаться на месте тоже не хотелось — вот и путешествовали Коламбус и Таллахасси от Хопкинсвилла до Бирмингема, от одного кишащего монстрами города до другого, останавливаясь то в шикарных апартаментах трехзвездочного отеля, то засыпая прямо в автомобиле, согнувшись закорючкой, отчего наутро болело все тело.

Через пару суток после расставания с Лиз и ее дружками они решили задержаться в более-менее спокойном месте (по крайней мере, когда Таллахасси вновь отвратительно сыграл на банджо, монстров из ближайших полуразрушенных зданий и подворотен выскочило немного; и в целом, по всей видимости, все зомби ушли прочь в поисках пропитания), чтобы пополнить все необходимые запасы. Дом, на который пал их выбор в этот раз, был достаточно удобный и, самое главное, с крепкими дверями и окнами, идеальными в случае внезапного нападения, с подземной стоянкой и даже работающим душем в ванной, которая тот час же была оценена по достоинству. Именно тогда зазвенел первый колокольчик тревоги: Коламбус слишком долго не мог довести себя до разрядки, закрывшись в душевой кабинке.

На следующий день после очистки ближайшей территории от неприятно пахнущих и прожорливых соседей, Коламбус с Таллахасси оказались в магазинчике, полного нетронутого Твинки, что, разумеется, привело ковбоя в самое благодушное расположение духа.

В результате как-то так получилось, что Лиз свои видом Коламбуса лишь раззадорила и завалить кого-нибудь хотелось нестерпимо, до зуда. Заняться любовью. Переспать с кем-нибудь. Перепихнуться. Вдуть. Трахнуться. Поебаться. Или же, как однажды сказал Таллахасси — «облегчить яйца». Не мастурбировать, блин, неизвестно в который раз: Коламбус уже, наверное, мог защитить докторскую в Кембриджском университете, написав диссертацию и озаглавив ее примерно так: «Особенности изучения систематического недотраха и комплексная терапия больного посредством ручной стимуляции».

Юноша с тоской смотрел, как Таллахасси в огромной ковбойской шляпе на спине рылся среди полок с непосредственностью ребенка, и ему пришла в голову гениальная идея как найти выход из трудной ситуации.

— Эй, Таллахасси.

— Чего надо, козявка?

— Задрал уже! — тут же вспылил Коламбус, подавляя порыв запустить в человека-колючку Тик-Таком. Потому что получится, скорее, не свежести навстречу, а синякам. — Я же не кличу тебя переевшим стероидов тупым бодибилдером с патологической плаксивостью, как у тринадцатилетней девчонки.

Сказал — и сам понял, что характеристика не совсем верна. Точнее, это все было лишь внешней оболочкой. Таллахасси вообще оставался для него до сих пор загадкой: разумеется, после парка аттракционов уже не просто напарник, безликая и равнодушная личность, но пока и не самый близкий друг, которого знаешь как свои пять пальцев, чьи реакции предугадываешь лучше его самого. Но абсолютно точно тот, кто приходит на помощь главному герою в самый последний момент в каком-нибудь никудышном второсортном боевике.

Послышался скрип отодвигаемых стеллажей. Коламбус, который сидел рядом с кассой, держа двустволку в руках, пригляделся: над прилавками с хлебобулочными изделиями мелькала лишь русая макушка, и понять, чем занимался Таллахасси, не представлялось возможным.

— Детка, просто дело в том, что ты не страдаешь тупостью большую часть времени и хочешь жить, — от презрительного тона Коламбус сразу почувствовал себя самым ничтожным существом на свете, но потом Таллахасси добавил: — Плюс это звучит слишком длинно.

И все снова встало на свои места: Коламбус словно наяву увидел, как изогнулись в усмешке губы друга.
Парочка зомби, которые с кровожадным ревом напали, едва скитальцы вошли в здание, валялись неприбранными кучками дерьма прямо посреди магазина, и как ни старался Коламбус сосредоточиться на чем-нибудь другом, взгляд все равно съезжал на них. Он решил поменять дислокацию и сдвинулся на другой конец стола, подальше от кассы, чтобы видеть всего Таллахасси.

— Тогда ты будешь Хагридом, — мстительное заявление произвело нужный эффект: Таллахасси удивленно фыркнул и даже соизволил повернуться к Коламбусу лицом, временно забыв про Твинки. В прошлой жизни Коламбус очень любил роулинговскую серию. На стене среди множества фотографий с Битлами, таблицей вредных пищевых добавок и списком наиболее распространенных, нецензурных и коротких синонимов к вежливому: «Пожалуйста, не лезьте в мою жизнь» на всех языках мира примостился также постер «Философского камня». — И только посмей хоть что-то возразить: ты такой же великан, ты любишь сладкое, и ты плакал над Титаником.

Минута прошла в молчании.
Таллахасси смотрел на Коламбуса.
Коламбус смотрел на Таллахасси.

— Святая Мария, не мог выбрать кого посимпатичней? — наконец поинтересовался Таллахасси. — Хагрид бородатый, а я терпеть не могу заросших. И причем тут Титаник?

— Хагрид плакал, когда Клювокрыла забрали, дубина. Скажи спасибо, что не Халк.

Чертовски обидно, что Коламбус так никогда и не увидит новую экранизацию с этим монстром, которую обещал Марвел Комикс в 2012 году. Да и что там сказать: больше не сможет скачивать пиратскую версию «Ночь в музее», ржать над «Мальчишником в Вегасе» или любоваться на соблазнительную Меган Фокс, поджигающую собственный язык.

Коламбус представил актрису уже в виде мертвеца, и его затошнило. Ну почему таких красоток как она вирус зомби-эпидемии не обходил стороной? Ужасно несправедливо, что где-то далеко отсюда какая-нибудь голливудская красавица топталась среди мусора, вся грязная, с перекошенным лицом, хотя могла бы сейчас стоять на страже, пока Коламбус, к примеру, выбирал, стоит брать ей Колу-лайт или же Пепси.
Он так увлекся фантазиями о сексапильной напарнице в обтягивающих шортиках Лары Крофт и с ловкостью Элис, когда та простреливала монстроидным песикам бошки, оттолкнувшись от стены, в фантастическом прыжке, что даже выпал на какое-то время из реальности.

— Так чего?

Пыхтенье Таллахасси вывело Коламбуса из задумчивости, и он встрепенулся. Мужчина уже вновь занимался своим делом, не обращая на него внимания, доносились лишь шуршания да скрип подошвы шипованных ботинок Таллахасси. И Коламбус вдруг остро понял, как соскучился по звукам из прежнего мира: работающему кондиционеру, гудкам автомобилей, мурлыкающему радио у стойки продавцов и даже по нудным дребезжаньям вредных старушек, спорящих о преимуществе того или иного производителя зеленого горошка.

— Что?

— Чего хотел-то?

Черт. Коламбус уже и забыл о своей бредовой идее. И с каждой секундой она нравилась ему все меньше и меньше.

— А, это. Хм. Да так… — от волнения даже трахаться перехотелось. Зеркала не было, но Коламбус не удивился бы, если бы заметил, что весь стал красным как помидор. Он так не смущался с самого дня, когда Джесси Айзенберг из параллельного класса посмеялся над его манерой играть в теннис на уроке физкультуры и обстебал худощавые ноги Коламбуса. — Ну.

Таллахасси словно бы решил устроить провокацию и наклонился, его футболка задралась, обнажив загорелую кожу на пояснице, а джинсы облепляли задницу как вторая кожа и... Тьфу, ты. Коламбус смутился: он же не гей, в самом деле, просто в силу обстоятельств… Как на зло, первое, на что упал его взгляд, когда парень попытался заняться безопасным разглядыванием, не связанным с чужими задницами и собственными смутными впечатлениями от этого зрелища, была пачка презервативов на стойке. «Contex. Не бойся своих желаний». Вот уж действительно.

— Послушай, Таллахасси, — голос сел. Прочистив горло, Коламбус мысленно встряхнул киношную хлопушку, где красовалась надпись: «Картина: Возможные перспективы. Сцена: предложение секса. Дубль: два. Режиссер и оператор: Коламбус Огайо». — Пчмубынмнептрахаться?

Все. Сказал.

— Чего ты там бормочешь?

Блядский глухой сукин сын, из-за которого ему придется снова повторять!

— Пчмубынмнептрахаться? — Коламбус старательно отводил глаза, когда к нему подошел Таллахасси с корзиной, до краев набитой Твинки, в руках. Приглядевшись, парень заметил, что изредка среди желто-синих оберток мелькал лейбл сникерса с лесными орехами, любимой шоколадки Коламбуса. Таллахасси что, позаботился и о нем?

Черта с два. Наверное, задумал очередную мерзопакость, вот и все. Типа: если прострелишь банку из-под пива с первого раза, когда я ее подкину, кое-что отдам.

— Слушай, козявка, я не знаю других языков, кроме английского. Если ты вдруг заговорил на марсианском, то не по адресу, извини, приятель.

Да, походу, в книгу претензий Коламбуса к миру, которую должны выпустить в четырех томах с многочисленными переизданиями, стоило добавить пункт: чтоб все глухие придурки подохли, когда стали чистить пробки в ушах ватными палочками.

— Я говорю, как ты терпишь… без секса-то? — Таллахасси только развернул одно пирожное Твинки и даже сделал укус, но услышав вопрос Коламбуса, подавился нежным бисквитом и закашлялся. Коламбус как настоящий друг подскочил и похлопал мужчину по спине. Постепенно движения становились все неуверенней и неуверенней, пока наконец рука Коламбуса не замерла, словно бы из-за внезапного паралича: внимательный взгляд Таллахасси рождал очень странные ощущения.

— О, — издевательски произнес Таллахасси в то же мгновение, невозмутимо запихивая остатки лакомства в рот. — Нашего девственника коснулась проблема взрослого мира.

Коламбус с довольным видом тут же угодил в ловушку.

— Я уже не девственник! — блять, он же не проговорился этой фразой, что первый секс у него был лишь с Вичитой? Ведь, кажется, при первой встрече Коламбус красочно расписывал Таллахасси, как зажигал с некой Беверли-Хиллз. — То есть к делу этот не относится.

— Договорились, — видимо, препираться по этому поводу Таллахасси не хотел, так как сразу, без перехода, протянул: — Как? Ну, признаться до мозолей стер…

При этом он не отводил глаз от Коламбуса, и тот, отчаянно краснея, с жаром его перебил:

— Вот-вот. Я подумал: мы с тобой тут вдвоем, оба изголодавшиеся по сексу, так как половые отношения являются естественной физической потребностью…

Трудно доказывать кому-то теорему, в правильности которой сам начинаешь сомневаться. Особенно когда слушатель всевозможными способами — скептическим выражением лица, поднятием брови, недоверчивым фырканьем — показывает свое отношение к предмету. Негативное отношение.

— И?

— Почему бы нам не… того, — было неловко озвучить свои предложения непривычно серьезному Таллахасси. — Не помочь друг другу.

— Правильно ли я тебя понял, что ты предлагаешь нам стать голубками?

Вкрадчивый голос невольно заставил крепче сжать дробовик: оставалась надеяться, что Таллахасси не забыл про постоянную нервозность Коламбуса и про дурацкий розыгрыш Билла Мюррея, который окончился для звезды «Охотников за привидениями» холщовым мешком и ритуальными выстрелами в воздух в знак уважения. Коламбус до сих пор ощущал резкий запах геля для дезинфекции. Надо было использовать влажные салфетки.

— Э… Да. Что делать, блин, если баб нормальных нет рядом?! — вяло возмутился Коламбус. Наверное, у антилопы просыпается то самое чувство самосохранения, кричащее о смертельной опасности, когда она замечает, что к ней крадется лев. Из Коламбуса получился никудышный экземпляр парнокопытного, так как вопреки вопящим инстинктам: беги прочь! — он остался на месте.

— Почему же нет, — почему-то недобро усмехнулся Таллахасси. — Одна вот недалеко от нас доедала своего дружка.

— Таллахасси, черт возьми, это не смешно!

— Ладно-ладно. Скажи, козявка, ты гей?

Коламбус моргнул, проигнорировав ненавистное обращение. Этот вопрос он решил для себя давным-давно, когда шарился в паутине и забрел на сайт
голубых. Было скучно.

— Н-нет.

— Тогда может быть я гей, по твоему мнению?

— Нет, — более уверенное, ибо в этом не было сомнений, как, например, в том, что один меткий журналист заработал бы максимальное количество баллов по системе Плаксы Миртл, если бы попал ботинком в Джоржда Буша. Коламбус помнил, с каким изумлением читал эту новость в интернете.

Хм, что-то окологаррипоттеровская тематика весь день у него сегодня.

— Тогда как мы можем возбудиться, глядя на голые херы друг друга?

— Оу. Хм, действительно проблема, — Коламбус замер: он упустил из вида этот момент. И правда! Вот Таллахасси вообще женился когда-то, ребенка имел, а у него… У него Вичита была. Потом его опять осенило, о чем он тут же поспешил сообщить: — Хотя раз я вообще придумал подобное, то возможно на несколько процентов я все-таки гей.

Всю свою сознательную жизнь Коламбус был нормальным гетеросексуальным парнем, и лишь мировая эпидемия, чума двадцать первого века стала виновницей, что он внезапно метнулся в стан нетрадиционной ориентации.

— Окей. Скажи, как ты ко мне относишься, — возникло иррациональное ощущение, что его ответ очень важен для Таллахасси, несмотря на внешнее равнодушие. Коламбус пытался собрать в кучу расползавшиеся как тараканы при свете собственные мысли и сформулировать ответ на вопрос.

— Ну, ты классный чел и самый крутой напарник, который вообще мог бы существовать. Ты здорово мочишь зомби, и благодаря тебе я даже пополнил свой список правил выживания в Зомбиленде. Конечно, ты меня часто бесишь, но у тебя есть чувство юмора, и за это можно простить твою неаккуратность, грубость, невоспитанность и даже ненормальную любовь к Тви …

— Хватит. Этого достаточно. Видишь? Истинный гей бы сказал: бля, да у этого мужика самое охренительное тело, и руки большие, а значит и член, а тебя занесло непонятно куда, — Коламбус округлившимися глазами вновь, по-новому, посмотрел на Таллахасси. Руки у того были мускулистые, что ненавязчиво подчеркивала футболка, ладони мощные и правда, хм, мозолистые, но скорее от тренировок на турнике, пальцы длинные — если действительно все эти признаки сигнализировали об обладателе немаленьких причиндалов, то... Черт. Коламбус понимал, что в их паре ему, если бы Таллахасси согласился на авантюру, отводилась бы пассивная роль, и учитывая, какой размер у напарника… Он же Коламбуса просто порвет, мать вашу! — Неужели ты думаешь, что меня может возбуждать такой аутсайдер, как ты?

Слова задели. Коламбус постарался как можно спокойнее произнести, молясь, чтобы голос ему не изменил:

— Я понял. Так значит мы не трахнемся и не подрочим хотя бы друг другу? По дружбе, как говорится.

Возможно, сейчас он спас свою задницу от нечто кабачкообразного, но почему-то начала грызть обида: неужели Коламбус настолько внешне непривлекателен? То есть у него не было заблуждений по поводу собственной внешности и интеллектуальных способностей, но Таллахасси мог сообщить об этом не так прямолинейно: на тебя могут позариться только самые отчаявшиеся пидорасы. А я не такой.

Кажется, кто-то из них нарушил правило номер тридцать четыре, ибо невыносимо запахло грязными носками, потными ногами и вообще блевотиной, но не успел Коламбус высказаться на этот счет, как из подсобки, которую они не заметили сразу, выполз разлагающийся мертвяк, и именно от него так воняло. Таллахасси не обратил внимания на появление нового действующего лица, и так как это новое действующее лицо передвигалось по полу со скоростью дряхлой улитки, которую прихватил радикулит, то повод для беспокойства действительно отсутствовал. Вместо этого Таллахасси шагнул к Коламбусу и резко приподнял его подбородок, чтобы установить зрительный контакт.
А глаза-то у Флориды голубые, неестественно яркие. Интересно, есть ли шанс произнести хотя бы начало извинений, если спросить про линзы, или же Таллахасси сразу вмажет ему своим кирпичом-кулаком?

Девяносто к десяти, что кулак Таллахасси быстрее слов Коламбуса.

— По дружбе? — зазвенело в магазине, казалось, еще чуть-чуть и стекла лопнут. — Значит ты готов по дружбе лизаться? Готов опуститься на колени и расстегивать мне ширинку? Готов сосать мой член и глотать сперму? Готов подставлять свою задницу, когда мне захочется чего-то более существенного, чем обнимашки на заднем сиденье? Готов стонать и подмахивать, когда я буду драть тебя не переставая несколько часов, оргазм за оргазмом? Готов? — Таллахасси в последний раз встряхнул его за воротник и, явственно заставив себя успокоиться, отступил. Ноздри у него раздувались от ярости, по лицу ходили желваки, а руки чуть дрожали, и Коламбус решил, что никогда не видел его таким разозленным. Он осторожно сказал:

— Эй, успокойся. Мы просто можем представлять других телок, когда будем заниматься этим, вот и в…

— Коламбус, ты редкостный придурок, — рявкнул вдруг Таллахасси. — Проваливай, пока я не вышел из себя окончательно, — он повернулся к уродцу и приподнял биту: — Эй, ползущий бифштекс! Может развлечемся?

Зомби пробулькал что-то в ответ, когда Таллахасси замахнулся.

Мертвец попался какой-то паршивый: слишком заторможенный, с дергаными движениями и отвратительного вида синюшной кожей, которая просвечивала сквозь обрывки лоскутьев одежды. Ни в какое сравнение с бодрыми жирдяями из самого первого магазина, который они посетили вдвоем с Таллахасси.

Коламбус некоторое время сидел на столе, пытаясь унять дрожь в ногах и наблюдая за бойней: казалось, в этот раз в Таллахасси проснулась вся скрытая до этого дикость и жестокость. Скорее всего, друг расстроился, что Коламбус усомнился в его мужественности, и разозлился больше, чем показывал.
Прихватив с полки мазь от мошек и москитов, которая для летнего периода была первым средством, парень вышел из магазина, кляня свой идиотизм на чем свет стоит. Интересно, ученые постапокалиптического мира изобретут когда-нибудь вакцину против его неискоренимого умения попадать в глупейшие ситуации?

Беда в том, что Коламбус и правда не гей. То, что он возбудился, слушая угрозы-обещания, намекало лишь на его сексуальную неудовлетворенность и подростковую гипервозбудимость. А вот гей или не гей Таллахасси — этот вопрос остался открытым, и хоть было бы интересно узнать правду, он ни за какие блага в мире не спросит в лоб об этом. У Таллахасси точно встало, когда он прижимался к нему пару минут назад и горячечно запугивал — Коламбус успел мельком заметить бугор в его джинсах, когда Таллахасси отвернулся. Он, наверное, тоже хотел трахаться как кролик, да кроме невзрачного, трусливого, с кучей фобий, гастритом и худющими ногами Коламбуса и рядом-то никого не было.

Ко всем вопросам надо подходить философски, особенно когда не в твоих силах что-либо изменить — таковой всегда была жизненная установка Коламбуса. Что сказать, отчаянные времена пошли: в условиях Зомбиленда ты рано или поздно станешь болеть за другую команду, так как других вариантов не существовало. Тем более Таллахасси действительно был… довольно интересным мужчиной, если забыть, конечно, его язвительность, раздражающую порой до чертиков уверенность и короткую шею, которую он лишь подчеркивал многочисленными подвесками.

Записав в блокнот новое, пятидесятое — юбилейное — правило: «До начала серьезного разговора проверять наличие зомби в округе, чтобы они не прервали разговор в самый важный момент», Коламбус зашагал к седану, насвистывая мелодию, чертовски напоминающую сингл Бобби Макферрина.

Ведь этот чудик просить не беспокоиться лишний раз, а значит все будет хорошо.

@темы: закончен, мини, фанфик, In Time, слеш, R

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: «I’m.mortal»
Автор: Minati
Бета: нет
Фэндом: «Время» ("In Time"), 2011 год
Жанр: ангст, джен, POV
Рейтинг: PG-13
Размер: мини.
Статус: закончен
Саммари: Генри Гамильтон никак не может заснуть. Или - проснуться.
Примечание: 1) В фанфике использована парочка цитат из стихотворений Артюра Рембо.
2) Одно из рабочих рабочих названий фильма - «I’m.mortal», одновременно и «Я.смертный» и «Бес.смертный» (с).
Дисклеймер: ничего мне не принадлежит – кроме затраченного времени.

отсчет начинается

Что, в сущности, несколько мгновений для растворенной в целой вселенной вечности? Пустяк, длиной в секунду.

Город вяло ворочался, успокаиваясь.

(Лейла, маскируя волнение за дерзостью, призывно улыбалась возможным клиентам – у нее оставалось всего шесть часов, поэтому сейчас она готова была обслужить даже Джека Садиста, который славился неописуемой жестокостью, но хорошими чаевыми. Корс проклинал весь мир, когда его подрезала неизвестно откуда выскочившая тойота – из-за этого автомобиль выехал на встречную полосу, и он с трудом справлялся с управлением. Мишель Уайс смотрела в зеркало, запотевшее от наполненной ванны с душистой пенкой, и пыталась понять, что за безупречная кукла скалилась ей в ответ кроваво-красными мазками. Эдуарда, на днях получившая должность менеджера в одной из центральных гостиниц «Век», плакала над несобранном чемоданом – тест на беременность (минус двадцать три минуты из бюджета), оказался положительным).

Уилл не успеет, как не старайся – слишком далеко, слишком медленно. Но он успеет, пять секунд, успеет, четыре секунды, успеет, три секунды.

На циферблате уже 4: 27, и я лежу на не застеленной с прошлой ночи кровати, потому что запретил горничной появляться в комнате, и не могу понять – у меня бессонница или же мне снится, что я не сплю и страдаю бессонницей? Все выглядит реальным, и беспорядок в комнате, который лишь отражение беспорядка в жизни, и сбитые костяшки пальцев ноют, и галстук одиноко висит на люстре, куда я его забросил, и пятно от вина на одеяле похоже на настоящее. Но вместе с тем, за окном также расплывчато, размыто, когда не прокручиваешь колесико фокусировки в бинокле для нормального просмотра – железный аргумент в пользу неправдоподобия. Горло изнутри проржавело – крик кисловатый, надрывный, будто визг саксофона, забытого в сыром подвале и покрывшегося рыхло-бурой бахромой. Но во сне боль должна ощущаться приглушенно, словно бы сквозь трехэтажную кирпичную кладку – я же чувствую, как из меня словно бы вытягивают все жилы. В итоге, вопрос об иллюзорности мира, в котором я сейчас дышу, остается открытым.

Маленькая, едва различимая точка в начале улицы - Уилл, он поспешил навстречу, едва поняв, что среди прибывших на вокзале ее нет.

А разобраться необходимо, потому что в случае если я по-настоящему смотрю в потолок уже пятый час подряд, можно ненавидеть себя небезосновательно. То есть не подходить под строгий диагноз доктора Майлс «клиническая депрессия», по совету которого я даже пошел тест на степень выраженности депрессивных симптомов по шкале Ликерта. (Ваш аппетит ухудшился или усилился? Ничего подобного, по-прежнему готов выпить за троих. Были ли Вы заторможенным? Нет, конечно, ведь движение и есть жизнь. Радуют ли Вас повседневные дела? Как будто бесконечная возня с бумагами могла меня когда-либо радовать). Смогла бы она сама поделиться честно заработанным временем с незнакомцем? Их век практически не знает слов «сострадание», «отзывчивость» и «бескорыстие», а она – ребенок своей эпохи. То есть рационально объяснить собственную опустошенность из-за возможности не замечать цену бесполезно проведенных минут, и чувство вины, потому что в Дейтоне согласно криминальным сводкам из-за бессмертия избранных каждое утро из реки вылавливают около десяти трупов.

Кто сказал, что зеленый - цвет надежды? Это цвет смерти, каждый вздох может стать последним, поэтому она кричит вслед грузовикам и стучится в закрывающиеся перед носом двери – неизвестно на что надеясь.

Я говорю себе: постарайся отдохнуть, иначе на церемонии, произнося написанную заместителем речь, будешь выглядеть разбитым и больным – с осунувшимся лицом и в целом потрепанным видом, и каждый из гостей сочтет своим долгом перетереть тебе косточки за спиной, обсуждая, кто же измотал тебя в постели на этот раз. Как какой-то предсказатель, могу заранее детально описать завтрашний день: идеально приготовленное мясо с трюфелями на столе, идеально вышколенные официанты, парочка оскорбленных жен, застукавших своего мужа на измене с дочерьми, и отрепетированных скандалов, чтобы разжечь интерес публики. Зелень пронизывают насквозь, еще секунда – и капилляры в глазах полопаются. Лощеные лицемеры с начищенными ботинками будут выдавливать натужные, повторяющиеся раз за разом комплименты, женщины в дорогих платьях мило скалиться им и друг другу, и от каждого - вонять фальшью. После всего идеально быстрая и комфортная поездка в бронированном такси домой, когда водитель заботливо придерживает шатающегося клиента за плечо, не давая ему навернуться, если он вздумает проблеваться.

Неудобство семисантиметровых каблуков меркнет по сравнению с множеством горящих нулей на левой руке, и страшно так, что ребенок внутри нее плачет навзрыд, но она все равно как мазохист смотрит на ускользающее время, и стук сердца отдается в ушах.

Идеальность ровно настолько, что она перетекает в пустоту.

Она бежит что есть сил, до колики в боку и нехватки воздуха – вперед, и если она спит, то желает проснуться, вырваться из кошмара, до дрожи похожего на реальность. Словно гостья в рожденной собственным разумом выдумке – незваная, нежеланная, слабая.

Пытаюсь понять, что именно я находил в жизни, потому что до этого совершенно искренне считал себя баловнем судьбы, прихотью которой мне достались в родители владельцы корпорации с мировым именем? Ее мальчик сильный, без сомнения, но все-таки... Почему пятьдесят лет я провел в беззаботном веселье и наркотическом-алкогольном опьянении, с удовольствием посещая любое мероприятие, приглашенный шапочными знакомыми, и сам закатывал вечеринки, с обязательным гвоздем программы в виде стриптиза. И не понимаю.

(Мишель Уайс полюбовалась лежащими на ладони драгоценностями - бриллиантовым колье, изумрудными сережками и обручальным кольцом из платины – и безжалостно смыла их в унитаз. Эдуарда гипнотизировала телефонный номер на замусоленный ею бумажке – надо позвонить и договориться о встрече. Корсу показалось, что обжигающие фары машин, летящих на него, слились в одно пятно. Лейла пыталась подавить рвотный позыв и отвернулась к стенке, чтобы не выдать, как ей больно и неприятно).

Сейчас я устал так, словно пробежал весь город по периметру, всю страну по диагонали. Несколько веков назад, как сообщил мне преподаватель истории в мои давнишние двадцать, люди устраивали марафоны чисто из интереса и духа соперничества. Паника за себя и за него - она не сможет жить, если потеряет Уилла, но сможет ли жить Уилл, если потеряет ее?

Чтобы не быть голословной, она даже демонстрировала копии бумажных фотографий, где спортсмены разных стран в майках с флагами родных стран на животе улыбались при беге прямо в камеру. Сомнительно, что каждый житель двенадцатого сектора улыбается, когда спешит по делам.

Она замирает на несколько драгоценных секунд и срывается с места. В голове мешанина, словно щекой прижимаешься к металлической тарелке на ударной установке, и какой-то сумасшедший музыкант начинает отбивать ритм, вгрызающийся в барабанные перепонки.

Кажется, я все-таки сплю, потому что меня начинает обволакивать пахнущий хлоркой туман, как первый признак, что ко мне пожаловал гость – как всегда перед пробуждением. Я не знаю, как его назвать – Оно нематериально, любая попытка облечь его в словесное описание смешна и нелепа. Бестелесное, в молчании разглядывает меня пустыми глазницами – или тем, что можно так назвать, высасывает из меня, как паук из мухи, жизненную энергию. Круговорот происходящего обволакивает ее с мерзким чпокающим звуком, который бывает, когда уходит вода в раковине после мытья посуды, и она пытается удержаться за решетку и не быть всосанной в трубу-кишку неосознанности - колени подгибаются, от волнения начинает тошнить, а лоб покрывается мерзким потом.

Иногда я хочу спрятаться от этого, бегу по нескончаемому коридору с запертыми дверями, мимо кладбища с мертвыми младенцами в колясках, мимо повешенных на золотых цепочках детских игрушках с вспоротыми животами, из которых вываливается синтепон, и пытаюсь задержать дыхание, найдя укрытие в темном углу. Холодно-холодно-не трогайте-меня-спасите-меня. Оно ходит медленно, шаркающей походкой, останавливаясь, чтобы со свистом втянуть воздух, и всегда знает, где я прячусь. И все повторяется по кругу.

Чертовы реформы, из-за которых канаты призрачного небытия, которое не такое уж призрачное, связывают ее с ног до головы – ни вдохнуть, ни выдохнуть. И жалко опущенные ресницы.

Почему Вы не покончили жизнь самоубийством как Ваша жена, Генри Гамильтон?

Наверное, я слишком труслив, хотя насколько легко спустить курок или обнулить самого себя, переведя все время на специальную капсулу, как сделала его маленькая Мелоди, метр шестьдесят семь в лакированных туфлях, эффектная блондинка с длинной шеей как у египтянок. Придумывающая нам обоим дела, сколько себя помню – чтобы не покрыться плесенью и унынием. При словах «до Дейтона» - пуля-фраза в ответ, разрывающая спокойствие на кровавые ошметки: «два часа», и рука отдергивается сама собой, будто аппарат для считывания стоимости билета за проезд раскален до предела.

Перед самым выходом она подошла к окну, глядя на панораму ночного Города. Он красив вечерами, знаете ли. Она процитировала – не для меня, скорее самой себе: «Огонь поднимается ввысь, с осужденным вместе. Одно преступление - быстро! - и пусть я рухну в небытие, именем человеческого закона». После этого Мелоди попросила у меня еще десять минут, чтобы «припудрить носик» и поцеловала в лоб как сына – спокойно, словно прощая за все. И я, занятый обсуждением с кем-то светских новостей по телефону не обратил внимания на ее слова, не попытался разгадать очередную загадку, которые она мне предлагала с самой первой встречи, моя любимая фея, отпустил. Она легко ступает на подножку автобуса, радуясь, что скоро будет дома. Кое-кто из пассажиров заинтересованно разглядывает ее - чужое внимание льстит.

Хотели бы Вы умереть, Генри Гамильтон?

Идти прямо не глядя на людей, не задерживаясь у витрин – хотя какие тут витрины, одно название по сравнению с тем же Нью-Гринвичем. Цок-цок-цок – каблучками идеально ровно по линии провода, если бы она, конечно, посмотрела вверх. Но зачем тратить время на это?

Постоянно, пусть иногда я и сам об этом забываю или делаю вид, что забываю. Ремешок часов сдавливает руку так, что ею не пошевелить без гримасы боли, и она на глазах начинает раздуваться, словно принадлежит пролежавшему несколько дней в воде трупу – распухшая, обезображенная, синюшная, с расплывшимся серо-зеленым счетчиком. Неоновая вывеска «Weis» слабо мерцает, освещая шестнадцать шагов к автобусу, и гаснет, стоит ей зайти в салон.

Мне хочется ампутировать ее, лишь бы не видеть, но на второй руке глубокий разрез, засохшая кровь что клей, поэтому я распят на пропитанной болью простыне. Оно шепчет отовсюду - освобождение тебя ждет, Генри Гамильтон, Оно знает всю подноготную, Оно всегда право. Часовщики, как акулы, молниеносно учуют, в каком клубе пьяный мультимиллионер, способный весь день рассматривать "Крик" Мунка, просиживает свои брендовые штаны на липком стуле у барной стойки.

Правда, после этого женщине пришлось некоторое время поголодать, но все оценили широкий жест. Возможно, Уилл задумал какой-нибудь сюрприз, но к приятному размышлению на эту тему прибавляется толика беспокойства из-за мысли, как именно он оплатит этот самый сюрприз. Лишь за счет таймреслинга, отнявшего у нее мужа, поэтому она не хочет, чтобы Уилл лишний раз рисковал и в итоге повторил его судьбу.

«И бледен был король, как будто от дремоты очнувшись, эшафот увидел пред собой». Мелодии очень любила древних авторов и научила меня ценить хорошую поэзию. Она часто говорила, что искусство в те времена было не таким ничтожным, как сейчас, и что люди жили по-настоящему лишь тогда. Меня всегда смешило это.

Наверное, следовало отметить юбилей в компании лучших друзей – пятьдесят лет все-таки, но расходов за месяц вышло достаточно много, поэтому она обещает себе, что шестидесятый день рождение отпразднует пышно, как и Крисси, когда позвала в гости почти всех соседей.

Я мертв в своем ненавистном бессмертии. Смерть моя будет безболезненной и быстрой: всего лишь надо вычесть сто шестнадцать лет.

Она думает, что именно приготовить на ужин – пасту под сливочным соусом или же ограничиться фасолью с бифштексом, и улыбается, вспомнив, что в холодильнике ее ожидает купленное сыном шампанское. Посидят часа два перед сном, поделятся интересными историями и разойдутся по своим комнатам.

Город неторопливо просыпался, дюйм за дюймом затягивая петли на шеях своих жителях.

(Эдуарда, закрыв глаза, кивнула врачу, чтобы он начинал осмотр, хотя перед глазами все еще виделся мамин образ. Мишель Уайс, проверив замок в ванную комнату и придвинув шкафчик к двери для надежности, набрала горсть таблеток в ладонь и запила их металлической водой из-под крана. Корс почти потерял сознание от удара, врезавшись в столб - подушка безопасности спасла ему жизнь. Лейла радовалась, прикрывая зеленоватые цифры на коже рукавом – еще один бой на ринге с жестоким миром выигран).

«Оплата кредита принята: два дня» – даже раздражающее отполированный голос автомата, который принимает валюту за аренду квартиры, не портит ей настроение.

@темы: закончен, мини, фанфик, In Time, PG-13

---

Название: «Кода к 1.06»
Автор: Minati
Бета: нет
Фэндом: «Борджиа» ("The Borgias")
Жанр: джен, пре-слэш
Пейринг: Микелетто Корелла, Урсула Бонадео
Рейтинг: PG-13
Размер и статус: мини; закончен
Саммари: Микелетто решил заранее позаботиться об Урсуле Бонадео.
Дисклеймер: да бросьте, зачем мне это?

***

Баронесса Урсула Бонадео после посещения церкви, как и ожидалось, проследовала в личные покои, где с помощью служанок переоделась в домашнее платье и после этого дала каждому из слуг различные поручения. Она была взволнована сегодняшней встречей с Чезаре Борджиа на рыночной площади, где настойчивый кардинал регулярно сталкивался с ней, раз за разом увлекая для общения в темный переулок. Судя по легкой мечтательной улыбке, что изогнула ее губы, скоро должна была последовать полнейшая капитуляция и сдача ключей от сердца женщины торжествующему победителю.

Микелетто знал, что крылось под желанием остаться наедине с собой, и еле сдерживал беснующегося внутреннего зверя, чтобы не начать кровавую бойню прямо при свидетелях. Вместо того чтобы заниматься личными делами, как приказал его хозяин, он проник в дом Бонадео и скрывался за колонной в комнате баронессы, оставаясь незаметным для посторонних глаз в ожидании удобной минуты, чтобы выполнить намеченное. Строго говоря, то, что он тут находился, приравнивалось им к личным делам — важным и не терпящих отлагательств, так как малейшее промедление или нерешительность было опасным.

Баронесса не могла оставаться на одном месте: видимо, жгучие поцелуи молодого кардинала растревожили ее покой. Она ненадолго задержалась перед окном, в задумчивости провела рукой по резаной спинке кровати и, наконец, села возле зеркала. Молва говорила, что ее добродетель могла соперничать лишь с ее грацией и изяществом, но Микелетто не понимал, почему Урсулу Бонадео считали красивой. Ценилась ли тонкая кость или благородные черты лица, кожа белее жемчуга и нежнее персика, женщина все равно напоминала тусклый, невзрачный рисунок выцветшими на свету красками. Шлюха с лошадиным лицом, пытающаяся убедить себя в собственной невинности, которая сначала поманила и согрешила, а потом раскаялась и отреклась.

Микелетто прислушался: через приоткрытое окно во двор донесся приглушенный крик со стороны кухни — переполох, вызванный подброшенной змеей, должен был привлечь внимание снующих туда-сюда мимо комнаты баронессы слуг, и дать тем самым ему около двадцати минут на приватный разговор и уверенность, что их никто не побеспокоит.

Пришло время действовать: женщина даже не успела вскрикнуть, когда Микелетто возник у нее за спиной и зажал ей рот рукой. Она часто задышала, не смея пошевелиться — острый клинок, вгрызавшийся в шею, обещал научить покорности. Искушение звенело в ушах: надавить чуть сильнее, и алая, не голубая кровь хлынет потоком, и, святой отче, до чего приятно погружать тончайшее лезвие в мягкую, податливую плоть.

Микелетто, взглянув на собственное отражение, поморщился: взращенная с детства благодаря стараниям отца нелюбовь к себе давала отголоски, так зачем зря портить настроение разглядыванием самого себя, словно он смог бы похорошеть из-за этого занятия, когда можно получить столько удовольствия от игры с мышкой? Он наклонился к маленькому, аккуратному ушку женщины и выдохнул:

— Т-ш-ш-ш, успокойтесь. Сейчас я буду говорить, а вы — слушать и кивать. Если мне понравится ваше поведение, то я дам вам возможность высказаться. И лучше не стоит делать опрометчивых поступков, ведь вы должны были уже убедиться в моих способностях, — хотя бы тот факт, что буквально пару минут назад комната была переполнена галдящим служанками и никто не почувствовал присутствие чужака, говорил о многом. — Все ясно? Кивните, если поняли.

Баронесса, превозмогая мелкую дрожь, сотрясавшую ее, медленно склонила голову. В глазах перепуганной женщины плескался суеверный ужас: Микелетто сейчас — дьявол во плоти. Смешно, до чего ее легко было просчитать. Чем же она заинтересовала господина?

— Нет, вы ошибаетесь, я не вор, которому нужны драгоценные безделушки. Не насильник, возжелавший аристократку, — бывало и такое, поэтому слова Микелетто не были пустобрехом.

Однажды погрязший во взятках флорентийский судья нанял Микеллето, чтобы тот похитил дочку одного знатного купца для своих постельных утех. Чтобы провернуть дело, пришлось долго готовиться: сначала изучить планировку дома и заручиться поддержкой обиженного хозяином свинопаса, потом очаровать горничную молодой сеньоры, и с ее помощью отвести опоенную снотворными травами девушку в лапы старому развратнику. Микеллето получил три кошелька монет и отличного коня, а зажравшийся боров — прекрасную рабыню. Что же касается служанки-предательницы, то отыграв свою роль, она была уже не нужна. Микеллето не разбирался в искусстве, но с младых лет оценил красоту чужой смерти: после его ухода горничная лежала на своей кровати с перерезанным горлом, словно фарфоровая куколка, и простыни стали алыми от крови. Он никогда не оставлял следов, которые могли бы привести к нему.

— Вы меня в этом плане не привлекаете, более того, я нахожу слухи о вас сильно преувеличенными, — Микелетто оскалился, отвечая на невысказанную, но вполне предсказуемую мысль баронессы. — И нет, я не способен проникать в человеческое сознание, ваши глаза мне обо всем говорят.

Интересно, о чем говорили глаза самого Микелетто? Видит ли Урсула Бонадео в них звериную одержимость, очарованность зверя — зверем? Чувствует ли, как пульсирует в Микелетто глухая ревность и злоба, грозящие вылиться в кровавую резню?

Микелетто нашел более изящный способ устранить соперницу: Чезаре Борджиа вынуждал его действовать непривычно — он не должен был догадаться, что его слуга позволил себе вмешаться в господские дела.

— На самом деле, у меня лишь одно легко выполнимое предложение, — промурлыкал Микелетто баронессе. — Я сохраняю вам жизнь, а вы более не обременяется своим обществом кардинала Чезаре Борджиа.

Так просто: всего лишь короткое «да», и жизнь Микелетто станет легче. Если понадобится, он с удовольствием вырвет из глотки Урсулы Бонадео согласие.

— Я знаю, о чем вы подумали. Конечно, можно сейчас согласиться с моим требованием, а потом позвать стражу и детально описать мою внешность. Поделиться своим беспокойством с самим кардиналом, чтобы он предпринял все необходимые меры по поимке преступника, — Микелетто не любил много говорить, но в данной ситуации приходилось: в обращении с женщинами нужно произнести много слов, прежде чем они поймут. — Но вы ведь понимаете, баронесса, даже если весь Рим бросится на мои поиски, ночь укрывает и защищает каждого своего ребенка и, увы, она же лишает жизни тех, кем недовольна. Не вынуждайте меня демонстрировать дарованную мне природой ловкость, хорошо?

Микелетто представил, что Чезаре отдает приказ найти обидчика своей фаворитки, и ему стало смешно. О, в случае чего, он приложит все усилия в поисках, разумеется.

— Вы знаете, вести монолог бывает довольно утомительно и скучно. Возможно, вам есть что сказать?

Микелетто отвел руку, погладив щеку женщины — та чуть дернулась от унизительной ласки, в которой не было ни капли желания, но тут же взяла себя в руки и стойко вытерпела чужое прикосновение.

Урсула Бонадео и не сомневалась: дышать и говорить можно было только по разрешению.

— Мне нечего добавить к вашему предложению, — со всем достоинством ответила баронесса. Голос ее дрожал, но она пыталась не показывать столь явно собственный страх. — Могу заверить, что с моей стороны все будет исполнено в точности, как вы сказали. Я одного не могу понять: чего вы добиваетесь, мерзавец?

Слово хлесткое, как удар плети во время наказания. Но Микелетто мог выдержать любую пытку, и стон не сорвался бы с его губ на радость палачу.

— Вы серьезно рисковали, задавая этот вопрос, верно? Формулируя его таким образом, точнее. Знаете, сейчас мне очень хочется обхватить вашу прекрасную шейку в руках и сжимать до тех пор, пока вы не прекратите дышать, и сцеловывать с губ каждый полузадушенный хрип, а потом изрезать ваше лицо до такой степени, чтобы вас смогли опознать лишь по одежде.

Женщина вздрогнула.

— И что же вас сдерживает?

— Видите ли, баронесса, Чезаре Борджиа из тех людей, кто перегрызет глотку любому за близких людей. К моему сожалению, в какой-то момент он решил причислить вас к этому узкому кругу, хотя причина его благосклонности к вам до сих пор скрыта от меня. Возможно из-за одной молодой особы… — Микелетто задумался на секунду, а потом помотал головой, отгоняя догадки. — Впрочем, сие совершенно не мое дело. Вы — слабое место, от которого нужно избавляться. Вы не достойны такого человека, как он, хотя бы потому, что совсем его не знаете. Хотите, сеньора, я расскажу вам, какой Чезаре Борджиа есть на самом деле?

Хоть Микелетто отошел к окну, он мог и без того описать позу и чувства женщины. Урсула Бонадео беспокойно поправляла несуществующие складки на подоле роскошного парчового платья, не сводя глаз с Микелетто, и сердце у нее трепетало. Микелетто даже на расстоянии слышал ее загнанное дыхание.

— Окажите услугу, сир.

— Безжалостность — его натура. Князь Церкви, чье место скорее на посту гонфалоньера, Чезаре Борджиа перевернет весь христианский мир Италии. С благословения Господа. И с моей помощью.

Герцог Гандийский — паршивая свинья среди волков, чей аппетит не насытят одна, две жертвы: Папа Александр VI вместе с сыном и дочерью поглотит всех своих врагов, и лишь тогда их голод успокоится. Микелетто знал, что наступит момент, когда города без крови откроют ворота кондотьерам из папского войска, устрашенные величием имени Чезаре Борджиа. И он также знал, что во время триумфа полководца он сам будет тенью стоять за спиной хозяина, преданный и непоколебимый. Чезаре ядом проникал в кровь, отравлял подобно кантарелле, которым согласно молве так любила пользоваться семья Борджиа, и избавиться от него можно было только с кожей. Микелетто привязан белосахарной цепью, как пес к конуре, и добровольно отдал свою свободу.

— Я поняла, почему ваше лицо мне с самого начала показалось знакомым, — внезапно произнесла баронесса. Микелетто до того погрузился в размышление, что на несколько мгновений даже забыл о ее присутствии.

— Да?

— Вы — слуга Чезаре. Я видела, как после одного нашего свидания он подошел к вам.

Вопли из кухни сменились общим смехом — наверное, испугавшая всех змея была с успехом ликвидирована, и теперь весь двор семьи живо обсуждал происшествие и гадал, каким образом уж заполз в их владения. Значит, скоро все разойдутся по своим делам, и его анонимность окажется под угрозой. Но Микелетто не довел до конца свою игру.

— Не люблю женщин с хорошей памятью, — скривился он. Положение наемника приравнивалось к положению невидимки — никто не должен знать слуг в лицо.

— Похоже, вы в целом женщин не любите.

Микелетто лениво подумал, до чего смелеет человек, узнавший, что смерть ему не грозит — подумать только, Урсула Бонадео уже дерзила, находясь под когтями Микелетто.

— Вы не правы, сеньора. Я готов преклонить колени перед двумя женщинами, с одной из которых вы знакомы. Это Лукреция Борджиа. Ее я готов защищать так же, как и господина.

Лукреция Борджиа, незабываемая, светозарная Лукреция. Микелетто видел в ней отражение Чезаре, а в Чезаре — Лукрецию, ибо брат и сестра словно были близнецами, проросли друг в друга, напитались любовью, поставившую их на грань, на острие ножа. То, что видел Микелетто во взглядах Чезаре на Лукрецию было ему знакомо — это проклятие висело и над ним.

— Страшный человек, — почему-то с ужасом произнесла Урсула Бонадео. — Вы — страшный человек!

Микелетто пожал плечом: не она открыла первой эту истину.

— Скажите, баронесса, мне интересно, каковы же ваши чувства к моему хозяину?

— Я находила его самым выдающимся человеком во всем Риме, — сказала Урсула Бонадео, чуть поколебавшись. — И я… я понимала, что мое сердце рядом с ним в опасности, несмотря на его одеяния кардинала.

Коротко и по существу — Микелетто понравился ее ответ. Он чуть поклонился, насмешливо, учитывая ситуацию.

— Что же, ценю вашу откровенность, баронесса, и в знак своей доброжелательности, готов преподнести вам особый подарок, — Урсула Бонадео была все-таки не глупа: она сразу же напряглась после этих слов, так как интуитивно чувствовала серьезность момента. — Видите ли, сеньора, ваш муж наверняка жаловался на головную боль, начавшуюся три дня назад и продолжавшуюся до сегодняшнего времени, верно? Пожалуй, теперь вы сможете ему помочь и излечить его загадочную болезнь. И советую поторопиться, если не хотите к вечеру стать вдовой.

Женщина побледнела и прижала ладонь ко рту. Браслеты на ее запястье тревожно зазвенели.

— Вы отравили моего мужа!

— Потому что мои намерения серьезны, — кивнул Микелетто. — Я могу добраться до всех ваших близких, если захочу. Надеюсь, теперь мы поняли друг друга, баронесса?

— Да, поняли. Пожалуйста…

— Тогда повторите, что именно. Я хочу убедиться, что не возникло никакого недопонимания.

Урсула Бонадео на секунду прикрыла глаза, и Микелетто с наслаждением услышал визг разрываемой плоти-души, почувствовал соль от кровоточащих ранок и напитался чужой болью. Зверь внутри него удовлетворенно урчал.

— Отныне Чезаре Борджиа для меня не существует. Я более не буду искать его общества, а все на все его попытки завязать разговор моим ответом будет лишь презрительное молчание. Я… Мне важен только муж.

Микелетто смерил женщину испытующим взглядом и кинул на пол небольшой мешочек с каким-то порошком. Урсула Бонадео немедленно опустилась на колени и прижала противоядие к груди: по ее лицу заструились слезы, а в груди клокотали едва сдерживаемые рыдания.

— Не забывайте о своем обещании, сеньора.

Микелетто отступил в тень, в свою привычную обитель. Никем не замеченный, он покинул дом Бонадео.

***

Когда через неделю его господин, Чезаре Борджиа вслух выказал недоумение и досаду на Урсулу Бонадео, которая вдруг перестала с благосклонностью принимать все его знаки внимания, Микелетто сделал вид, что не понимает, о чем речь.

Делить Чезаре Борджиа с кем-нибудь, кроме Лукреции Борджиа, он не собирался.

@темы: закончен, мини, фанфик, Borgias, слеш, джен, PG-13

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра